Власть отомстила народу за «Войковскую»

kommari “Россия. Хроника паскудства.”
grak_11 “ В Москве уничтожен мемориал Революции 1905 года”

kprf.ru: “По словам работников музея, в феврале 2016 года здесь разместят выставку, посвященную быту России ХХ столетия. Ее основу составят предметы старины, прежде хранившиеся в Музее декоративно-прикладного искусства на улице Делегатской. ”

“Впрочем, по словам руководства музея, на прежнем месте останется диорама «Героическая Пресня. 1905 год», созданная советским художником Ефимом Дешалытом еще в 1982 году, и открытая к 60-летию образования СССР. Это произведение искусства во всех отношениях монументально. Площадь живописного полотна, запечатлевшего баррикадные сражения на Красной Пресне, составляет двести квадратных метров. Сложное инженерное сооружение, состоящее из сотен элементов и макетов, со специальной подсветкой и звуковым оформлением, перевезти куда-либо невозможно чисто технически.”

Науменко - Что такое философский материализм по Ленину?

Что такое философский материализм по Ленину? (из статьи “Ленин и философия”)

Это не что иное, как просто объяснение природы и истории из них самих, без всяких посторонних прибавлений: «Вещь сама в себе должна быть рассмотрена».[7] Единственное свойство материи, с признанием которого связан философский материализм, это ее свойство быть объективной реальностью, отражаемой сознанием и не зависимой от него. Не зависимой от сознания как индивидуального, так и коллективного. «Материя есть объективная реальность, данная нам в ощущениях».[8]

Это действительно просто и понятно. Но за этой видимой простотой кроется ненарочитая, не придуманная, а объективная сложность. Торопливые поверхностные умы сразу же увидели в ленинском «гносеологическом» определении материи банальность. По их мнению, при таком понимании материи мы вместо философского материализма получаем просто реализм. Ленин, возмущались они, просто приписал Маху то, чего у него нет — отрицание реальности, т. е. отрицание того, что вне нас существуют и познаются нами яблони и груши, горы и моря, другие люди и дредноуты, убивающие людей. В самом деле, редко какой философ–идеалист (за исключением только солипсиста, т. е. философа, признающего реальное существование только одного, своего собственного «Я») отважится выступать против принципа объективности рассмотрения. Все они «тоже реалисты» и выступают «только» против материи, абстракции, за которой, полагали они, ничего реального нет — одно воображение, пустота. Вишни и груши есть, а вот материи, являющейся нам в облике вишен и груш нет. Именно поэтому все они, махисты, эмпириокритики, эмпириомонисты — позитивисты. Т. е. они признают только «положительно данное», «вот это», реальное многообразие и не признают все «отрицательное», все, что выходит за рамки эмпирически «данного» — мыслимое, умозримое, скрытые «сущности», субстанцию, материю, общественные классы и социальные идеалы. «Материя», рассуждают они, есть, конечно же, нечто не позитивное, отрицательное, то, что остается от реальности за вычетом всего позитивного, наблюдаемого, непосредственно данного. В самом деле, по Ленину получается, что материя — это все то, что не есть сознание — нечто безусловно не положительное, нечто отрицательное.

Позитивистский «ум» поразительно плосок, неосмотрителен, недогадлив. Он страдает тем, что в психиатрии называется буквализмом, т. е. способностью видеть и понимать только то, что находится прямо перед глазами. Буквализм — признак слабоумия. Он лишен периферического зрения. Такой субъект не понимает шуток, ему бессмысленно рассказывать анекдот, он не способен понять метафору, ему вообще недоступен смысл. Он хочет знать только факты. Он воспринимает только вещи, ему ненавистны абстракции.

Чтобы подкрепить только что выдвинутое обидное обвинение, зададим такой простой вопрос: можно ли видеть красное (пятно, вишню, «аленький цветочек»), если не видишь одновременно рядом с красным еще и желтое, зеленое, голубое, фиолетовое? Можно ли видеть темное, если не видишь и светлое? Разве ошибался Гегель, утверждая, что в абсолютном свете так же ничего нельзя видеть, как и в абсолютной темноте? «Дано» ли вам красное, если одновременно не дано и его отрицание — не–красное, т. е. желтое, голубое, зеленое, фиолетовое? А ведь по отношению к красному все это «отрицательные определения». Другими словами, если без голубого нет и красного, то голубое — просто другая сторона красного, оно — «свое иное», как любил выражаться диалектик Гегель. Нет положительного без отрицательного, ибо все «положительное» содержит в самом себе свое отрицание. — «Нет худа без добра», «не согрешишь — не покаешься» и т. п. Здравый смысл человечества давно уже постиг эту «негативную» диалектику. Только она оставалась у него, у «здравого смысла», непродуманной.

Примером позитивистского тупоумия может служить оценка социалистического идеала как утопии, как образа того, чего нет и не может быть (идея есть, а «денотата» нет). Но этот идеал есть не столько картина прекрасного будущего, сколько негативный образ омерзительного настоящего, его неразлучный спутник, его тень.

В чем же смысл ленинского «определения материи»? Почему это не просто и не только «реализм»?

За очевидным и простым требованием объективности рассмотрения толпилась и ожидала своего решения целая куча очень не простых проблем. Над их решением билась человеческая мысль, и не только и не главным образом философская, но и естественно–научная, и социальная, и моральная, и художественная, и религиозная. Первоочередной задачей диалектики было выстроить эти проблемы в ряд и рассмотреть их последовательно, логически. Это и попытался сделать Гегель, исходя из безусловно верной посылки: формой существования истины может быть только научная система. Но в том ли порядке их выстроил и рассмотрел Гегель? Маркс и Энгельс еще в ранних своих работах убедительно показали, что этот порядок ложный. Это порядок в мысли, порядок самой мысли, «серия в мысли», но никак не порядок вне мысли. Это тот порядок, при котором абстракция «плода вообще» не только предшествует обращению к разным плодам, но и рождает реальные яблоки и груши: понятие, идея, абстракция материализуется в вещах, подобно тому, как замысел Творца обретает плоть в его творениях. Здесь материя вторична, вся реальность тоже.

Вернемся теперь к ленинскому определению материи, подчеркнув сначала, что оно в такой же мере «ленинское», как и «марксовское», «энгельсовское», «гольбаховское» и даже «гераклитовское» и «демокритовское». Ленин никогда не стремился, «подобно сотням беглецов» от классической философской традиции, от «линии Демокрита», вы страивать свой собственный философский особняк. Без тени сомнения он охарактеризовал знаменитый тезис Гераклита — «Мир единый, никем из богов не создан, а был, есть и будет огнем, мерами возгорающим и мерами угасающим» — как «хорошее изложение начал диалектического материализма»,[9] т. е. начал своей собственной философии. Вот этим и отличается хорошая философия от философии «штукарской», кривляющейся, озабоченной только тем, чтобы любой ценой отличиться, а не отождествиться с человеческим разумом, взятым в полном объеме его истории. Ленин не скрывает, а именно подчеркивает тождество своей позиции с позициями своих предшественников материалистов, всех, вместе взятых, начиная от Фалеса.

Но если это так, то справедливо ли будет сказать, что Ленин не внес в эту общую позицию ничего нового?

Нет, не справедливо. Внес и внес не случайно, а сознательно, обдуманно, следуя известной марксистской мысли о том, что с каждым составляющим эпоху открытием в естествознании и обществознании материализм неизбежно меняет свое лицо. Такое открытие принесла с собой революция в естествознании, потребовавшая четкого размежевания философского понятия материи и понятия естественнонаучного, неизбежно исторически ограниченного и неизбежно меняющегося. Этого четкого размежевания мы не находим ни у Маркса, ни у Энгельса, ни у Плеханова и других марксистов. «Гносеологическая сторона» этого нового понимания материи выходит на первый план и поглощает «онтологическую». Это обстоятельство запечатлелось в категорической ленинской формуле о тождестве логики, диалектики и теории познания — это одно и то же.

Много позднее, уже в середине 60‑х гг., в этом «гносеологизме» стали упрекать Э. В. Ильенкова и его школу, усматривая здесь ревизионизм. Это и был ревизионизм, но ревизия не марксистского материализма, а того, который сотворяли, отправляясь от «Краткого курса истории ВКП(б)», сталинские орлы–академики. Того самого «диамата», который лег поперек дороги («только через мой труп») и генетики, и кибернетики, и теории относительности. Того самого псевдоматериализма и псевдомарксизма, который был уверен, что все «онтологические» истины уже содержатся в «науке наук», в «сокровищнице марксизма–ленинизма», откуда их необходимо только извлечь. Философия, ведь, — «учение о мире в целом». Извлечь и одарить этими «истинами в последней инстанции» всех естествоиспытателей, оставляя за ними только одну, но почетную задачу — находить подтверждение тому, чему «марксизм–ленинизм учит». Это и была ветхозаветная «онтология», развенчанная и погребенная уже Кантом.[10] Последствия этой реанимации «онтологии» для науки сопоставимы лишь с последствиями реанимации капитализма в нашей стране. Рынок без берегов и оказался новой абсолютной «онтологической истиной» (обстоятельнее об этом говорится в этой книге другими авторами).

Рассмотрим теперь те преимущества, которые давало и философии и специальным отраслям научного знания ленинское «гносеологическое» определение материи, подчеркнув, что речь идет не о дефиниции как таковой, т. е. не о словесном «определении понятия», а о содержании и значении самой категории определения, об определенности.

Начнем с того, что материя в ее ленинском понимании есть предельно широкая философская абстракция. Предельно, но не беспредельно. Настолько широкая, что торопливому уму она может показаться пустой. В самом деле, что мы узнали из этого определения о материи? — Только то, что она не есть сознание и что сознание зависит от нее. «‘’От чего?‘’ - будет стучаться в наши двери дотошный читатель. ‘’Если я скажу, что роза не верблюд, что бытие не есть ничто, то много ли я узнал о розе и о бытии? Иное дело, если мне скажут, что материя — это вода, огонь, воздух, атомы, вещество, поле, наконец. А тут одна «негация». Не значит ли это, что ваша философия есть, словами Бернарда Шоу, ‘’ничто, сказанное обо всем?‘’». Однако на это можно ответить словами того же Шоу: «а ваше специализированное знание есть «все», сказанное о «ничто»». Читатель будет прав только при том условии, если он остановится, сделав вместе с нами только первый шаг. Но он хочет получить сразу все определения этой «объективной реальности».

Что представляет собой этот первый шаг? Действительно ли он погружает нас в туман полной неопределенности? — Нет, не погружает. Ленинское определение материи достаточно определенное, чтобы опровергнуть идеализм, и достаточно неопределенное, чтобы не позволить любой науке закостенеть в догматизме, т. е. выдать вчерашнее представление о материи за истинное на все времена.

В чем состоит эта определенность?

«Всякое определение есть отрицание» (Спиноза). По точному смыслу слова «определение» оно означает полагание предела, ограничение. Определенный цвет есть нечто выделенное и отграниченное в едином цветовом спектре. Определенный звук есть выделенное и отличенное в едином спектре звуков. Там, где нет единого и неопределенного, нет и определенного и разнообразного.[11] Определенность и есть отношение «нечто» и «иного». «Иное» для материи, для объективного есть сознание, субъективное. Определенность достигается только через отрицание. Это знает не только рассудок, эту истину знает уже наш глаз. Как уже было сказано, мы видим определенный цвет, следуя правилу: красный, вот этот, цвет есть не коричневый, не желтый, не зеленый, не синий, не фиолетовый. Темное заметно только на светлом фоне, светлое — на темном. Именно поэтому определить материю — значит указать на ее противоположность, на сознание. Другого способа просто нет. Так что же, скажут нам, все сводится к этому бесконечному «не»? — Нет, не сводится.

Множество цветов дано? — Дано. Вот этот цвет дан? — Дан. Значит в одном данном дано и его же отрицание. Противоположность материи и сознания — объективная противоположность. Человек живет одновременно в двух мирах — материальном и идеальном. Как материальное существо он совершает свой жизненный цикл в материальном же мире; как мыслящее, разумное существо в ином мире — идеальном, среди образов сознания. Граница между этими двумя мирами не философами материалистами выдумана. С нею каждый имеет дело ежесекундно. Не видит эту границу разве что сумасшедший, не отличающий события во сне от событий наяву. Кто же не понимает такой простой вещи, что образ, представление солнца не то же самое, что само солнце. Гигантское солнце не поместить в голове крошечного человеческого существа. Но идеальный образ его размещается очень просто. Все характеристики (на философском языке — «определения») идеального прямо противоположны определениям материального. Например, все материальные тела протяженны, все образы сознания размера не имеют, как не имеют они ни веса (массы), ни теплоемкости, ни электропроводности и т. д. Понятие круга само не кругло, понятие тяжести не тяжело. Все, что можно сказать о материи, нельзя сказать о сознании и наоборот. Противоположность материи и сознания — самая общая и самая фундаментальная противоположность бытия. Из осознания этой объективной противоположности мы исходим в каждом акте познания и практической деятельности. Философы лишь пытались продумать природу этой противоположности и сделать из этого продумывания логически необходимые выводы. Следовательно, материя это не пустая абстракция, погружающая нас в туман неопределенности. Это именно определенная категория, а потому и совершенно конкретная, т. е. указывающая на совершенно конкретный тип отношений между явлениями. Материализм однозначно и четко ориентирует мысль на различение классов явлений и указывает, по отношению к какому классу утверждения правомерны и по отношению к какому они недопустимы. Так, например, приписывание целей природе недопустимо. Такое приписывание делает естествознание вообще невозможным. В природе результат никогда не предшествует процессу, следствие причине. А вот в области сознательной деятельности все наоборот: цель всегда предшествует процессу, следствие причине, план действию и т. д. Рекомендации материализма совершенно конкретны. В природе нельзя ставить телегу впереди лошади, а в сознательной деятельности нельзя не ставить.

Путаники в философии, к которым Ленин относил и зарубежных и отечественных махистов, как раз и пытались смазать объективную границу между материей и сознанием, превратить конкретное в пустопорожнюю абстракцию наподобие той ночи, в которой все кошки серы. Смазать, чтобы преодолеть «односторонность» как материализма, так и идеализма, найти «третью линию» в философии. Ленин однозначно и совершенно справедливо расценил эти попытки как шарлатанство.

Однако определить материю через отношение к ее противоположности — шаг абсолютно необходимый, но недостаточный. Понятно, что это относительное ее определение. Смысл этого определения состоит в указании на то, от чего не следует ставить материю в зависимость. Если Иван есть отец Петра, то определения «отец» и «сын» — относительные определения. Иван как отец полагает или предполагает Петра как сына. В рамках этого отношения они полагают друг друга. Если не выходить за рамки этого отношения, то суждение «Иван отец Петра» легко перевернуть и доказать, что Петр есть отец Ивана. В самом деле, лишь в Петре Иван становится отцом: не будет отца, не будет и сына, но не будет сына, не будет и Иван отцом. Мы привели этот простой пример не ради красного словца. Этот пример — наглядная иллюстрация излюбленного приема софистики, рядящейся под диалектику, т. е., говоря словами Ленина, пример гибкости понятий, примененной субъективно,[12] не в интересах объективной истины. Другой пример той же софистики — «принципиальная координация» Р. Авенариуса, критике которой Ленин посвятил ряд страниц «Материализма и эмпириокритицизма». Суть этого устрашающего словосочетания проста, как медный пятак: если без объекта нет субъекта, то и без субъекта нет объекта. «Рамочное» отношение противоположностей, исключающее выход за его пределы, и есть излюбленный прием софистики, профессионально занимающейся выворачиванием всех понятий наизнанку. Да, только с Петром Иван становится отцом. Как и Петр только с отцом является сыном. Но это вовсе не значит, что Иван сам по себе не существует вне этого отношения «бинарных оппозиций». Иван ведь не обязательно только отец Петра. Вне этого отношения он может быть просто сильным мужчиной, пастухом, ремесленником, воином и т. д., к тому же он еще и сын Сидора. Если сформулировать исходное предложение иначе, то все встанет на свои места: «Иван родил Петра». Иван здесь независимая переменная, Петр зависимая. Иван первичен, Петр вторичен. Иван не зависит от Петра, а Петр зависит от Ивана. Материя не зависит от сознания, а сознание зависит от материи. И что тут делать с «принципиальной координацией»? Тут не координация, а субординация. Вот она–то как раз принципиальна. Первичен все–таки свет, а не темнота; поле, а не пустота.

Смысл принципа объективности рассмотрения такой: он указывает на то, от чего следует ставить определения материи в зависимость — от самой себя и только от самой себя. Вот это и есть второй шаг логики философского материализма. Вот это и есть материя как субстанция. «Под субстанцией я разумею то, что существует само в себе и представляется само через себя, т. е. то, представление чего не нуждается в представлении другой вещи, из которого оно должно было бы образоваться».[13] Отсюда ясно, почему Ленин в «Философских тетрадях» говорит о необходимости «углубить» понимание материи до понятия субстанции.[14]

Однако, что это значит, поставить определения объективной реальности в зависимость от нее самой? В такой постановке вопроса тоже нет ничего необычного и непривычного для здравого человеческого рассудка, ничего специфически философского. Если врач найдет какое–либо отклонение от нормы в нашем организме, т. е. какой–либо патологический процесс, болезнь, то он ведь не будет ставить его в зависимость от расположения звезд на небе, что непременно сделает шарлатан–астролог. Болезнь есть особенное «определение» организма и врач отнесет это определение к самому организму, т. е. рассмотрит болезнь как состояние организма, поставит определения данного организма в зависимость от него самого. Вот это и означает, что «вещь сама в себе должна быть рассмотрена».

Но рассмотреть отношение «вещи» к самой себе, объекта к самому себе — значит «раздвоить единое» и представить его как противоречие. Раздвоение единого и познание противоречивых определений его и есть суть, ядро материалистической диалектики.[15]

Объяснить природу и историю из них самих — значит найти в них, т. е. различить сущность и явление, необходимое и случайное, форму и содержание, возможное и действительное и т. д.. Вот это и будет «раздвоение единого». Результатом такого раздвоения и явится зависимость объекта не от субъекта, а от самого себя, т. е. одних его «определений» от других — зависимость явления от сущности, следствия от причины и т. д. — зависимость объекта от его собственного основания. И в этих противоположных определениях объект остается единым, ибо они неразрывны.

Применим эту операцию не к отдельному объекту, а к материи как таковой. Поставить объективную реальность в зависимость от нее самой будет означать ее рассмотрение как причины самой себя, как «субъекта» всех происходящих с ней изменений (на языке старой философии этому отвечало понятие «субстанции»), значит вывести все разнообразие явлений природы и истории из одного, единого основания (на языке философии это называется монизмом [16]), значит понять существование материи («бытие» — на языке философии) как непрерывное ее самодвижение, значит найти источник этого самодвижения, каковым может быть только противоречие. Несколько туманная формула «отношение к себе», «причина себя» (causa sui) проясняется тогда, когда объект рассматривается не просто как единое, а как единое, включающее многое. В этом случае «зависимость объекта от самого себя» расшифровывается как зависимость одного объекта от других объектов. Здесь мы получаем объективное же различие причины и следствия. Иными словами, отношение объекта к самому себе предполагает его отличие от самого себя. Рационально это может быть понято только так, что существует не один объект, а множество, в котором изменение одного объекта вызывает, причиняет изменение другого. Поэтому в античной философии проблема единства качественно разнообразного была конкретизирована с помощью категории количества и переосмыслена как проблема единого и многого. На этой основе уже можно было получить различие причины и следствия. Однако это различие верно лишь локально. Более высокая категория — взаимодействие, где следствие само становится причиной и «дурная бесконечность» цепочки причин и следствий замыкается в круг, конец возвращается к началу, следствие оказывается причиной своей причины, а «субстанция», т. е. «единое», тем самым причиной самой себя. Единое, включающее многое по схеме взаимодействия, есть целостность.

Стало быть, материя и есть самодвижущаяся, саморазвивающаяся объективная реальность, не нуждающаяся ни в каких посторонних, т. е. не материальных факторах ни для своего бытия, ни для своего изменения. Материя и есть то, что содержит в себе все необходимое и достаточное. Тем самым материализм становится тождественным диалектике как теории развития, становится материализмом диалектическим.

Несколько пояснений к сказанному.

Первое. Без этого «превращения» материализм будет не столько сражающимся, сколько сражаемым, писал Ленин.[17] Знаменательно, что Ленин предвосхищающим образом ответил на критику диалектического материализма Н. А. Бердяевым в книге «Истоки и смысл русского коммунизма», вышедший в свет в 1937 г.. «Диалектический материализм есть нелепое словосочетание. Материи, состоящей из столкновений атомов, не может быть присуща диалектика. Диалектика предполагает существование Логоса, смысла, раскрывающегося в диалектическом развитии, диалектика может быть присуща лишь мысли и духу, а не материи».[18]

Но ведь и антидиалектика, т. е. материя, чуждая диалектике, присуща лишь мысли самого Н. А. Бердяева, она есть мертвая абстракция, гипостазированная абстракция, «вымысел», «мнимость», Scheinbider, Schrulle — выверт, выкидыш метафизического ума. Не всякая мысль диалектична, стало быть и метафизика как антидиалектика тоже присуща лишь мысли и духу. А откуда взял Бердяев этакую–то материю? Не из своей ли мысли? Или, что то же самое, — из мысли Аристотеля, Ньютона, Гегеля, наконец. Косная, инертная материя, нуждающаяся в первотолчке, есть выдумка (хотя исторически и оправданная) недиалектической философии. Вот самый короткий контраргумент. «Сущность материи — тяжесть, — писал Гегель, — сущность духа — свобода». Но муха противостоит силе тяжести, она летает. Так что же, она летает силой своего духа?

Абсурдность диалектического материализма Бердяев видит в том, что этот материализм приписывает материи самодвижение, активность, тогда как по Бердяеву она состоит только из столкновения атомов, твердых шариков, передающих друг другу божественный первотолчек. Такой материи и в самом деле не может быть «присуща» диалектика. Атом–шарик не ведает никакой активности, его скорость и координата точно определена внешним «толчком». Никакой неопределенности! Но уже ко времени написания Бердяевым его книги, физики точно знали, что это всего лишь «допущение», «постулат» классической механики. «Соотношение неопределенностей» — фундаментальный закон квантовой механики. Активен электрон, не предопределен первотолчком! Способен к самодвижению! И эта способность настолько впечатляюща, что некоторые физики заговорили даже о «свободе воли» электрона. Так вместо того, чтобы приписывать электрону духовные качества, не проще ли будет приписать субъекту материальные качества — активность, самопричинность, т. е. вывести активность субъекта из активности материи?

Вот, по замыслу Бердяева, сокрушительный аргумент против диалектического материализма: «На материю переносятся свойства духа — свобода, активность, разум, т. е. происходит спиритуализация материи…Материализм незаметно превратился в своеобразный идеализм и спиритуализм».[19]

Нет, не превратился. Бердяев воображает, что он тем самым сбил диалектический материализм с ног. А Ленин заблаговременно ответил: нет, не страшно, не отделяйте китайской стеной дух от материи и вы увидите, что материи присуще то, что вы приписываете только духу, т. е. активность, спонтанность, самодвижение, самопричинность, саморазвитие. И это на все сто процентов совпадает с тем, что утверждает все современное естествознание — и физика, и биология. Или вы всерьез думаете, что эволюция живой природы нуждается во внешнем воздействии? Более того, материализм современный берется доказать вместе с современным естествознанием, что материя, саморазвиваясь, способна породить свое собственное отрицание, стать мыслящей материей, материей, ставшей духом. А это и значит, что понятие материи надо углубить до понятия субстанции и рассмотреть далее, как субстанция становится субъектом. А вот ваша философия без помощи бога не способна объяснить и сам дух. Скажите вразумительно, что такое дух. И у вас непременно получится тавтология: дух это сущность, которой атрибутивно присуща свобода, а свобода это то, что атрибутивно присуще духу. Таким образом, дух определяется через свободу, а свобода через дух. К этой тавтологии и сводится по сути дела вся бердяевская «философия свободы». Стало быть, кроме удвоения мира мы получили еще и пустую тавтологию. Так как же нобелевский лауреат по философии (!) не сообразил такую простую вещь?!

И пару слов о смысле и о Логосе.

Смысл — это роль, предназначение вещи, действия и т. д. В вещи «самой по себе» нет никакого смысла. Сколько ни рассматривай такую вещь, как часы, не поймешь, что это именно часы. Все существующие часы как вещи имеют мало чего общего: механические, песочные, водяные, солнечные, атомные, наш пульс и звездное небо. Все это часы. Все это — разное, а смысл один: служить инструментом измерения времени. Можно ли вывести смысл из вещи самой по себе? Нет, конечно. Но не потому, что смысл приписывается вещи духом, разумом, а исключительно потому, что «вещь сама по себе» вовсе и не существует, это мертвая абстракция, изобретение недалекого ума. «Смысл» принадлежит вещи лишь постольку, поскольку она сама себе не принадлежит. Вещь, изъятая из «большой системы» — системы универсального взаимодействия, не есть вещь, а «мнимость», «Scheinbilder», фикция. И принадлежит она не материи, не природе, а догматическому уму. Смысл — это функция вещи в составе некоторого целого. А с функциями, с ролями мы имеем дело не только в человеческом мире, но и в природе. Любое живое существо функционально относительно биосферы, где оно есть хотя бы звено пищевой цепочки. Не будет цепочки, не будет и этой «вещи». В человеческом мире эта функциональность есть цель. Под смыслом человеческих действий мы всегда понимаем цели. «Логос» и есть соотнесение частных, случайных, непродуманных целей со вселенским целым. Если универсальные законы этого целого становятся правилами нашего целеполагания, то мы получаем существо разумное. Если — нет, то — существо неразумное. Законы целеполагания, т. е. законы «смысла» и есть универсальные законы целого, логоса, бесконечного универсума, ставшие законами конечного существа. Никакого приписывания свойств духа материи тут не получается. А вот выведение законов духа из законов самодвижущейся материи получается. И тавтологии здесь уже нет места. Духовная самопричинность есть инвертированная природная причинность, т. е. обращение сил природы против нее же самой, но на благо человека. По содержанию законы духа — это те же законы природы, а вот по форме они противоположны, обратно направлены. «Сражаемым» поэтому оказывается не диалектический, а метафизический, механистический материализм.

Второе. Познание есть постижение определенности, есть достижение определенности как в чувственном опыте, так и в мышлении. Определенность есть вектор познания, его цель. Нельзя мыслить вообще, мыслить можно только что–то, что–то определенное. «…Судить значит мыслить определенный предмет».[20] Если нет этого определенного предмета, то нет и мышления. Поэтому знаменитое декартово «cogito ergo sum» (мыслю, следовательно существую), которое он рассматривал как исходную самоочевидную истину, аксиому, несостоятельно. Нельзя мыслить вообще, мыслить можно только о чем–то. Нельзя сомневаться вообще, сомневаться можно только в чем–то. Нельзя просто высказываться, высказываться можно только о чем–то. Нельзя просто ощущать, ощущать можно лишь что–то. Мысль, не имеющая дела с предметом или беспредметная мысль, вовсе и не есть мысль. Так что если Декарт говорит: «Я мыслю», то мы вправе его спросить: «о чем?» А если он мыслит ни о чем, то он вовсе и не мыслит. Тогда «я мыслю» имеет не больший вес, чем высказывание «я дышу». Если я вдыхаю, то воздух, если выдыхаю, то опять же воздух. А дышать не вдыхая и не выдыхая — это и значит не дышать.

В этом смысле познание можно представить в языке теории информации как устранение неопределенности, а саму информацию определить как «устраненную неопределенность».[21] «Информационное общество» есть поэтому не что иное, как «общество знаний». Его техническая составляющая есть не что иное, как средство, обеспечившее прорыв субъекта к объекту сквозь старые ограничения, представлявшиеся естественными. Это устранение незнания, т. е. неопределенности. Этот прорыв и обеспечил овладение новыми способами накопления, наращивания, хранения, обработки и трансляции знаний. Это суть дела. При всяком ином понимании этой сути информация оказывается чем–то мистическим, подобным «теплороду», «магнетической» или «электрической силе».

Познание есть прежде всего различение. Таково уже простое ощущение. И восприятие. Ощущать какой–либо цвет или запах — значит отличать его от другого цвета или запаха. Только так и достигается определенность, методом исключения. В мышлении мы отличаем одни понятия от других, прежде всего категории: причину от следствия, случайность от необходимости и т. д. Но различать можно только тождественное. Различия имеют смысл лишь внутри некоторого единства. Первым актом философии и явилось нахождение того единого, в котором только и можно постигать различия, особенные, отдельные вещи. Различия будут пониматься в этом случае как особенные модификации этого «единого». В этом случае оно и будет «субстанцией». В античной философии это «вода» Фалеса, «огонь» Гераклита, «воздух» Анаксемена, «апейрон» Анаксимандра, «атомы» Демокрита и т. д. Во всех этих случаях особенные «вещи» и явления оказываются особенными состояниями единой субстанции — материи. По этому же пути пошла и физика два тысячелетия спустя. Вначале все физические явления классифицировались по видам и с каждой группой явлений соотносилась особая «субстанция», своя особая сущность: для теплоты — «теплород», для электричества — «электрическая жидкость», для света — «эфир», для флоры и фауны — «жизненная сила», для сознания — «душа», для морали — «ценность», для истории — «воля» и т. д. Наука неуклонно шла к постижению единства во многообразии и еще дальше — к постижению единства многообразного. Вспомним терзания мысли Эйнштейна в попытке создать единую теорию поля. Шаг за шагом, огромным трудом доставалось сведение многообразного к единству. В этом Эйнштейн и видел эволюцию физики. Усмотрели–таки тождество между механикой и термодинамикой, свели теплоту к «коловратному движению частиц» (Ломоносов), но все время где–то сбоку «торчало что–то несуразное» (Эйнштейн) — магнетизм, электричество, свет, «сила тяготения». «Несуразное» и именно «сбоку» торчит кое–где и по сей день. Это, например, психика, которую то сводят к физиологии, отрывая тем самым от объективной реальности, то напрочь отбрасывают физиологию, трактуя идеальность психики как синоним «субъективной реальности» — понятия абсолютно несуразного (если помимо объективной реальности существует еще и субъективная, то чем же эта реальность отличается от реальной реальности?). «В наших представлениях, — писал В. Гейзенберг, — мир рассматривается как бесконечное многообразие вещей и событий, цветов и звуков. Но чтобы понять его, необходимо установить определенный порядок. Порядок означает выяснение того, что равно. Он означает единство».[22] Единство мира состоит не в его бытии, — писал Ф. Энгельс, — а в его материальности.[23] «Бытие» — слишком неопределенная категория, ибо и материя есть и сознание тоже есть. Материальность как раз и устраняет неопределенность «бытия», поэтому понятие «материя» информативно, а «бытие» — нет.

Третье. В теории познания, в гносеологии, причем в некоторых случаях и в марксистской, и по сей день тоже торчит сбоку нечто «несуразное». Это — «специфика мышления». Рассуждали так. Диалектика есть наука о наиболее общих законах развития природы, общества и мышления, но в каждой из этих областей эти законы действуют своеобразно, специфически. Поэтому логика и теория познания не могут не отличаться от диалектики, и отличаются они так, как особенное отличается от всеобщего. Биология ведь отличается от физики, следственно, в физике своя диалектика, а в биологии своя. Ту же схему применяли и к познанию: познает–то субъект, значит и диалектика познания есть диалектика субъективная, которая не может не отличаться от диалектики объективной. Так мыслили не только аспиранты и кандидаты, но даже академики. А ведь невдомек им, что тем самым убивается сама идея познания объективной реальности. Ведь если законы познания, мышления специфичны, то эта специфика накладывается на специфику объекта и вместо отражения мы получаем искажение. Это и есть агностическая, в конечном счете идеалистическая теория «среды» или «призмы»: наше мышление есть особая среда, проходя через которую объективная информация неизбежно искажается, своеобразно преломляясь или окрашиваясь в один цвет — цвет светофильтра. Так мыслил Беркли, так мыслил Юм, так же мыслил и Кант, так мыслили сторонники теории символов и иероглифов, так мыслили «физиологические идеалисты», полагавшие, что внешнее воздействие вещей на органы чувств человека рождает не образ этой вещи, но лишь разряд «специфической энергии» органа чувства, глаза, например. Это то самое, с чем воевал Ленин в «Материализме и эмпириокритицизме». И только один–единственный философ, только что испеченный кандидат философских наук, посмел возражать академикам от официального «диамата» — Эвальд Васильевич Ильенков. Диалектика, утверждал он, и есть теория познания и логика, а не учение о «мире в целом», т. е. обо всем вообще и ни о чем — в частности. И генералы от философии немедленно заклеймили молодого ученого как ревизиониста. Пошел в ход даже новый «изм» — «гносеологизм», которым и клеймили Ильенкова и его учеников и сторонников. А ведь именно Ленин поставил знак тождества между диалектикой, гносеологией и логикой.
_____
7 Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 29, с. 202.
8 Там же, т. 18, с. 131, 275–276.
9 Там же, т. 29, с. 311.
10 см. об этом в моей работе «Эвальд Ильенков: портрет в интерьере времени»...
11 Это понимали и древние. У Анаксимандра «первоначало» — это не вода, не воздух, не огонь. Это «апейрон», неопределенное, безграничное. Из него и возникает «все» посредством «определения», ограничения, раздвоения и «выделения» противоположностей — горячего и холодного, мокрого и сухого и т. д.
12 Ленин В. И. Полн. собр. соч., т.29, с. 99.
13 Спиноза Б. Избр. произв., т.1, М., 1957, с. 361.
14 Ленин В. И.. Там же, т. 29, с. 142–143.
15 Ленин В. И. Там же, т. 21, с.216.
16 В общей и систематической форме содержание и значение этого принципа рассматривалось в нашей работе «Монизм как принцип диалектической логики» (Алма—Ата, «Наука», 1968 г.)
17 Ленин В. И. Там же, т.45, с. 31.
18 Бердяев Н. А. Истоки и смысл русского коммунизма. М., Наука, 1990, с. 122.
19 Там же.
20 Гегель. Соч., т. 1, М. — Л., 1929, с. 87.
21 См., напр., книгу биофизика и биохимика Хазена А. М.: «Разум природы и разум человека». М., 2000.
22 Гейзенберг В. Физика и философия. М., 1963 г., с. 41.
23 Маркс К., Энгельс Ф., соч., т. 20, с.43.